Порно рассказы
» » Порно рассказ «Марина»

 

Марина

52

11.05.2015 13478
Потеря девственности, Подростки
Ну, что сказать, когда остались одни буквы, да рассыпающиеся в прах воспоминания?..
Будем писать буквы…

…Это случилось в душное лето 1542 года в правом крыле галереи первого этажа дома номер 11 по улице Пруэба в столице всех столиц – Мадриде. Сдавило голову, я вышел на балкон, – солнце горело, как тысяча еретиков – но вернулся в комнату, сел. Тогда был жив дон Хасинто Октавио Пикон – и я был по горло сыт доном Хасинто Октавио Пиконом. На столе, раскрытые, как пеликаний клюв в жару, лежали ножницы, грозя проткнуть мысль. Я встал и закрыл их. Наконец, опять же, по дороге на балкон – узнать, что же все-таки происходит между небом и землей, споткнувшись, – я выдумал тебя – медноволосого демона моих бессвязных сновидений. Мне вспомнилась Флоренция, Арно, дом, где я жил…
Нет! Уймись, грусть, уймись! Лучше так:

…Сейчас я – старый пердун, проживший, прос-ший, практически жизнь, растративший ее на чужие войны и пустые дела… Мне 56 лет, а пишу я в апреле 2015-го года. Можете сами установить актуальную дату моего рождения.
Дорога в тысячу ли начинается с одного шага.
Жаль, что от него не зависит дорога обратно, превышающая многократно тысячу ли…
Такие дела…
Ладно! Хватит ныть! К агнцам, нашим, читатель!
Итак.
В годе 1980 от Р.Х. Вашему покорному слуге было, как нетрудно посчитать,- 21 год. Случилась в тот год олимпиада (Солнцеликого еще и в помине не было: другой был Лукич, ну почти - другой, и другая олимпиада, почти другая), Высоцкий, некстати, объелся герычем – потеря, однако… Но. Все, что я хочу Вам поведать, случилось несколько ранее обоих этих исторических событий: был конец марта, или самое начало апреля – точные даты уже исчезли где-то за очередным поворотом вечности.
Я недавно окончил институт, работал (правда – токарем: молодым инженерам-кибернетикам почему-то весьма хреново платили), жил со своей очень пожилой уже бабкой, поскольку родители мои к тому времени успокоились окончательно и бесповоротно. Невеста (даже!) у меня уже была, причем не простая, а КАНАДСКАЯ! И вообще, - повезло человеку. За кефир, кстати, отдельно: спасибо большое всем!
И вот. Был у меня хороший приятель, класса с пятого-шестого школы, друг, можно сказать. Жили мы в одном районе, на тогдашней окраине Москвы, возле речки-вонючки с гордым названием – Яуза, недалеко от Катькиного акведука. Он жил с отцом, матерью и младшей сестрой. Которую звали – МАРИНА…
…Марина…
…Итак, она звалась – Марина…
…Нет, не могу! Пойду приму триста капель эфирной валерьянки!..
Так вот – Марина. На восемь лет младше. Долгое время шустрая была такая, надоедливая девочка. Со всем, что там положено быть у девочек: фартучками, косичкам по бокам головы, бантиками в этих самых косичках, и каких-то, вроде, плюшевых платьицев. Какие-то босоножки-лодочки были еще, кажется… Не помню, впрочем. Кроме – веснушек. Веснушки – помню. Они и потом присутствовали. В интересующий нас период.
И вот, в 79-ом году начинается Афганская война (наверное единственная, в которой я с тех пор не участвовал, слава Богу!), мой вышеозначенный приятель заканчивает какой-то заборостроительный институт без военной кафедры (тогда тоже такие были, как ни странно!), и огребает два года почетного права повтыкать отечеству. Сами понимаете – где.
Стон и вой… Холера и мор в дому Маринином…
Но, не буду нагнетать, не буду! Все обошлось с приятелем-то. Кончал он, хоть и Заборостроительный, ордена Пламени, имени взятия Бастилии 26-ю иерусалимскими раввинами институт, а верхнее его образование и в штабе Афганской войны пригодилось: был он то ли картографом, то ли топографом, то ли – скатывание бревен с наклонной плоскости, с учетом суковатости – не суть. Главное: не стреляли в него. Ни разу. За два года. Столько тогда служили. Счастье есть, однако. Но,- не у всех, не у всех… (задумчиво).
В меня бы не стрелял бы никто, хотя бы… ну, ну, ну, НУ – ГОД. Чего мелочится-то? Ась? (мечтательно). Счастья нет, однако. И весны – не будет! А весна, это знаете ли, Вам, не зима,- когда мой двор уединенный, печальным снегом занесенный твой колокольчик огласил.
Впрочем, мы отвлеклись.
Мы с ним переписывались. По почте, от руки. Так тогда принято было, Вам не понять, не тужьтесь. Не то, чтобы очень часто, а так – раз в месяц, примерно: я же все-таки не был его девушкой. Если же он долго не писал, я звонил, на всякий случай, его мамаше – мало ли чаво.
И, как-то осенью 80-го года, звонит мне мамаша этого приятеля. САМА!!! Я подумал: Ж-ПА другу, если честно. Но – нет, не беда. Другая маята.
Марина в математике – ни в зуб ногой, все запустила, завралась и в школе, и дома, не знает, как выпутаться, а кто у нас по математике-то: отец – геолог, я – покрасочный технолог, репетиторы больно дороги, учителя не берутся, говорят она – неуправляемая и дерзкая, сЫночка афганским пулям кланяется, дед, вообще – профессор медицинский и генерал, выручай.
Монолог, однако… Согласился, стало быть, болван.
И – пропал.
Марина-то за эти несколько месяцев девала куда-то косички, бантики, лодочки, постриглась под каре, или длиннее слегка: оказалось (вдруг!), что у нее чудесные светло-каштановые волосы с медным отливом и искорками, взгляд стал какой-то осмысленный, не детский совсем, выросла, сантиметров чуть ли не на двадцать, появилась аккуратная попка, очень тонкая талия и длинные-предлинные ноги, и такие же длинные и аристократические какие-то ладони и пальцы. Движения даже изменились до неузнаваемости. Пластика, блин.
Вдруг – вычухалась. Распустилась. Не женщина еще, конечно… Но – ДЕВУШКА. Только-только расцветающий бутон.
…Чума на оба наши дома…
Не трогал я девушку, тогда, не трогал! Не возбухайте!
Честно занимался я с ней два раза в неделю алгеброй, геометрией, физикой... Что еще-то в школе, там… Не теоримия же множеств, и не идиотиза Пуанкаре, черт ее задери… Выглядело это так: она сидела за письменным столом и занималась, а я - валялся на кушетке и объяснял ей, чё непонятно, в доступной плоской форме и решал ее задачки. В уме. Потом проверял с ее же слов. Правил что неправильно. И смотрел, смотрел, СМОТРЕЛ… Не в тетрадку - на нее. Не мог насмотреться, просто.
Как там пелось-то? «…я извиняюсь, но я – горю…», так, кажется. Так вот я – горел. Даже кушать не мог, такое сильное воспламенение испытывал. Ти, понмаешь, слюшай, генацвале?
Иногда мне кажется, что она это чувствовала и дразнила меня: одевалась в какие-то немыслимые маечки и брючки в облипочку, изгибала спинку и выставляла попку, стреляла из-под своей меди зелеными искрами глаз и облизывала шариковую ручку, вдруг прикасалась ко мне поверхностно, вскользь, смеясь над чем-либо (я еще и шутил, представляете!?), играла пальцами в свете настольной лампы, от чего светился золотой, чуть заметный пушок у нее на руках… Эх! Счастье, все-таки – есть!
Иногда же, я думаю, что это все игра моего воспаленного и больного воображения, и она вела себя совершенно естественно, для девочки тринадцати лет, без всякой задней мысли, никаких дразнилок-завлекалочек, акстись, акстись, теленок, архар, Пан… Нет! Весны,- не будет!!!
Ну, что? Что еще сказать-то… Сколь веревочка не вейся, а совьёшься ты в петлю: месяца за два натаскал я ее, по чему надо было. Совсем не бестолковой оказалась она, вопреки всем школьным педа…м. Стала моя Марина получать вполне твердые четверки по естественным наукам, да и пятерки иногда проскакивали. Аллес капут, в общем. Сушите весла.
Пришлось сушить. Выдержать геологически крепкое рукопожатие, некстати оказавшегося дома папы (редчайший случай, надо сказать: я его и видел-то раз восемь за всю жизнь), принять от него в подарок курительную трубку из окаменевшего котяха легендарного доисторического редкодермодонта, получить поцелуй в щечку от мамы, плюс какое-то невнятное бормотание, типа «…ты наше – все» и…
Вдруг. Вот, прямо так: ВДРУГ.
Резкий, в упор, серьезный и дерзкий взгляд зеленых светящихся глаз.
Девять граммов в сердце. Девять граммов зеленого, сжигающего все пламени. Это было,- как удар. Что-то накатило, сердце остановилось на мгновение, а когда пошло снова, ритм его навсегда изменился.
Навылет. Держите меня семеро.
Что это был за взгляд, что означал… Нет мне ответа…
…Нет ответа…
И не спросишь, ведь теперь! Вот – засада! И это даже – прос…ал!

Покидая сей мир, жаждал увидеть букет одуванчиков, но не дано было.

Дальше была вполне обычная жизнь молодого и полного сил парня, девки, непременно, присутствовали, невеста канадская, опять же. Как там в анекдоте? Эх, молодость, молодость! Членом суда, членом туда… Прошло ВРЕМЯ, одним словом. Некоторое время. Не скажу, теперь уже, что – большое.
Только, вот весной 80-го года, позвонил я опять по-помните-какому номеру, да и по тому же самому поводу: приятель на письмо мое вовремя не ответил. Подошла Марина.
Огорошила. Обвал, просто. У них скоропостижно умерла мать. Вот, буквально – вчера.
Отец, как всегда, где-то в командировке у черта на рогах, откуда на собаках только три дня скакать надо (буквально!), да и ему сообщить даже пока не удалось. Брат, сами-знаете-где, интернациональный долг выплачивает. Деду-профессору-генералу за 90 уже и он вообще вряд ли понял, что произошло, поскольку сказал по телефону, что ему, как раз, прям по случаю, пациент подарил бутылочку «Вдовы Клико». Одна осталась девчонка тринадцати лет с этим со всем хламом, в общем.
Трындец называется. Полный компресс. Приехали.
Самое хреновое, что она не плачет, а спокойно так и деловито об этом рассказывает, отстраненно даже, как будто. Значит – заклинило. Заколодило, как патрон в патроннике, когда в самый ответственный момент потом – гитлер капут, сливаем масло, ну что же ангелы поют такими злыми голосами, свечку, тоже, кстати, не забудьте поставить. За упокой, естественно, что это Вы глупости спрашиваете. Как-то так.
Дело это было в пятницу к вечеру: я с работы пришел, только. Но. Надо сказать, что поскольку, работал-то я токарем (если помните), то работа моя начиналась в 7, а заканчивалась - в 5. В Советском Союзе это дело было весьма строго организовано: гегемон везде, начинал и заканчивал рано, дабы утром не успел еще надраться, а вечером – успел протрезветь. Прочая же прослойка-шушера начинала и заканчивала строго в соответствии с регламентом, в разное время, чтоб не перенапрягать, и без того хилый, транспорт.
Так вот, в полшестого вечера на меня валится эта история, и я понимаю, что что-то делать надо уже – МНЕ. Просто, поскольку больше – некому.
Я – поехал. Скрепя. Ибо за прошлые месяцы моя Марина меня совершенно измотала. Морально. Не знал я, что мне с ней делать-то: и так – клин, и так – рогатина. Надо сказать, что никакими педофильскими комплексами я никогда не страдал, считал (и до сих пор - придерживаюсь), что если сиськи, или месячные, или то-другое в комплексе, есть – е..ть можно. Тем более, что у самого у меня первый серьезный такой опыт случился даже еще и ДО моих 13-ти.
И – ничего! И –ничего! И – ничего! И –ничего! И – ничего! И –ничего! И –ничего!..
Впрочем, это - совсем другая история.
Здесь, же больше какие-то дурацкие (не взятые никогда, кстати!) обязательства перед другом меня удерживали. Да, и как ему потом в глаза, смотреть-то? И, ей, что – сказать? В кино пригласить, или на детский утренник? Тем более, там мамаша (царство ей небесное) все время мешалась, со своими кастрюлями и швабрами…
Но. Горел. Горел, как пионерский костер, не мог видеть ее спокойно, просто. Искры, и молнии. Мрак и вихорь. Вода и пламень.
Поехал, однако. Там – недалеко. Все твердил себе по дороге: «не смотреть, не смотреть, не смотреть… Особенно – в глаза… А как она сейчас выглядит, интересно? В чем одета? Тфу!!! Не смотреть, не смотреть…»
Пришла, рассыпалась клоками… Все совсем не так оказалось, как ожидал. …Типичная, потом уже, ситуация боя… шестнадцать лет, шестнадцать лет! Нет, этого ничем не вытравить!
Была она какая-то тусклая и тихая, совершенно не заплаканная, но заторможенная вроде, в халате и полосатых гольфах. Искры и в волосах и в глазах умерли, как не было. Тапочки, какие-то стоптанные… Больше всего меня поразило, что была она – ОДНА. Совсем - одна. Ни подружек, ни учителей, педо…ов, там. Ни-ко-го-шень-ки.
Сидела она на кухне у окна на табуретке и пила какой-то спитой чай. В окно глядела на погрязневший снег. Такие дела.
И понял я, что ей совсем, вот – кранты. Буквально, то есть: кранты; совсем потерянный человек, на краю уже. Совершенно не понимал я, что в таком случае делать надо. Как себя вести, тоже – ни бельмеса. Поэтому предложил единственное средство, которое знал. Спросил: «Выпить хочешь?» И она ответила: «Хочу!» С облегчением даже как-то. Хотя, вряд ли, до этого пила когда-нибудь.
Я засуетился, стал еще спрашивать не надо ли жратвы какой купить, оказалось, что и жрать у нее тоже совершенно нечего, сошлись на пельменях-сосисках-макаронах, чтоб не готовить, что найду, чай-сахар-масло, фрукты и выпивка, опять – что найду. Надо уже спешить было, поскольку часам к семи вечера в советских магазинах не оставалось уже ничего, почти.
Побежал. Повезло – везде, так тоже бывало: купил, что хотел. Бог послал в тот день доктору Менгеле, простите – Целлулоиду: две бутылки «Столичной», причем в самом лучшем ее варианте – «СПИ», бутылку крымского кагора неизвестной модификации (правда, тогда в Крыму сосем уж дерьма и отравы - не делали), трехлитровую бомбу мандаринового сока, крепко заряженную в казематах Абхазии, яблоки – красные и слегка гниловатые, а так же квашенную капусту типоразмера «Провансаль» (мечту рачительного хозяина, поскольку: и на стол поставить не стыдно, и сожрут – не жалко). Все остальное - практически полностью по первоначальному списку, за исключением чая, коего найти не удалось, пришлось купить еще два литровика, голубого, в каких-то шизофренических листиках, молока и пару пачек какао. Растворимый кофе тогда отсутствовал, как класс: и искать не стоило. Еще были присовокуплены три пачки горького шоколада, поскольку другого не завозили со времен Николая Кровавого. Зато выбросили трубочки для коктейля, буквально везде и в неимоверных количествах. Также были присовокуплены. С удовольствием.
Упакованный таким жутким месивом, я вернулся к моей пациентке. Она так и сидела под кухонным окном с получашкой остывшего спитого чаю. Тут до меня окончательно дошло, что человека-то действительно надо – спасать. Спасение, по моему разумению, заключалось в изрядной доле алкоголя на 40-45 килограмм веса этих длиннющих ног, рук, пальцев. Чтобы оттаяла. И, расплакалась, хотя бы.
Я занялся приготовлением лекарства: открыл кагор и дал ей попробовать. Не понравился. Тогда, из полутора полулитров и трехлитровой бомбы сока я смешал «screwdriver» (не знаю, до сих пор, как эта смесь называется по-русски) – получилось вполне вменяемо: водка практически не чувствовалась, а мандарины, напротив присутствовали во всем своем абхазском великолепии, с корочкой. Никакого льда, да и вообще всяческого охлаждения для этой микстуры не требовалось. Воткнул я в стаканы, столь удачно вброшенные в советскую торговлю, трубочки и подсунул под локоток своей боли. Её боли.

…Если хочешь увидеть летание четырьмя крыльями – ступай во рвы Миланской крепости и увидишь черных стрекоз – билет до Милана, даже два – мне и ей: хочу стрекоз летание в ветлах на реках, во рвах некошеных… Италия, итальянский человек Бруно, человек Данте, человек Леонардо – художник, архитектор, энтомолог… День чрезвычайно солнечный, и Леонардо в старом, неглаженном хитоне стоит у подрамника с рейсфедером в одной руке и баночкой красной туши – в другой; наносит на лист пергамента кое-какие чертежи, срисовывает побеги осоки, которой сплошь поросло илистое и сырое дно рва (осока доходит Леонардо до пояса), делает один за другим наброски баллистических приборов, а когда немного устает, то берет белый энтомологический сачок и ловит черных стрекоз, дабы подробно изучить строение их хрупких крыльев…
…Все СОН и НОС… Чур меня! Чур!

Ей понравилось. Она быстро опустошила свой стакан, глазки слегка заблестели, и попросила еще. Легко! Тут же было набулькано из трехлитровой бомбочки. Вторая порция тоже исчезла очень быстро и сделала свое дело: помогла. Закусила она яблоком и шоколадом. Мордашка совсем стала напоминать человеческую.
Тут, ей надоело сидеть на твердой табуретке, и она САМА предложила переместиться в большую комнату на диван. О, тот малиновый диван! Он был огромен. Сделанный сидячим, с выдвигающимся вперед монстроподобным нутром, он вполне мог вместить четырех, не сильно упитанных индивидуумов, в горизонтальном положении. Что пару раз прекрасно и продемонстрировал, когда на Новый Год, или другой день варенья, мы с друзьями оставались кучей у этого приятеля ночевать. Они его никогда не складывали, поскольку, лежа на нем поперек, было удобно смотреть телевизор.
Так вот. Она улеглась на этот самый диван. Вдоль. А я уселся на него же, рядом с ней. Всю свою кулинарию мы разместили рядом на журнальном столике. Выпила она, под мой легкий треп, еще одну… и вдруг – разревелась. На полуслове, по-детски так, с прихлипом, горько-горько и безнадежно.
Ну, ничего мне не оставалось делать, как лечь рядом с ней, дать ей уткнуться в свое плечо и гладить по голове и спинке свободной рукой.
…Понимаете, ей совершенно НЕКОМУ было поплакать, вот так,- в плечо…
…Тем ни менее, всем известно, что самый громкий звук издает барабан, наполненный всего лишь – воздухом…
Вот она и поплакала …барабану.
Когда она затихла, мы еще посидели рядом – я ее приобнимал за плечики, а она положила голову мне на плечо. Я слегка целовал и прикусывал ей мочку уха… Потом мы еще немного выпили нашего мандаринового эликсира, и я спросил: не сделать ли ей массаж шейки и плеч – чтобы совсем расслабилась и успокоилась.
Она согласилась, и опять САМА скинула халат… Халат, надо честно сказать, был совершенно идиотский: махровый, в желтую, зеленую и бордовую полоску, жесткий, застиранный какой-то. Он доходил ей до середины икр. Я в этом халате раньше видел ее героического геолога. Его он тоже не украшал, отнюдь, право слово!
Под халатом у моей нимфы (боли! боли и радости моей!) оказалась белая маечка на лямках, как у ватных гопников бывает, только СОВСЕМ белая, конечно, и лямки – чуть поуже, что ли. Маечка была короткая: чуть-чуть, на полсантиметра буквально, не доставала до трусиков. Трусики тоже были белые, похожие на популярную серию «Неделька» по фасону (не помню, вот, напрочь, были ли уже такие тогда, или позже появились?): узенькие, такие, прямые девичьи трусики с резинкой ниже пупка, без всяких излишеств. Бюстгальтера на ней – не было.
Она еще выпила пару глотков, и легла опять на животик, вдоль малинового монстра. Легла, развела на длинной и такой беззащитной своей шейке, волосы на две стороны, а руки доверчиво вытянула вдоль тельца.
Я же – сел верхом к ней на ножки, ближе к попке, и принялся мягко-мягко, осторожненько, поглаживая, скорее, чем разминая, массировать ей шейку и голову, рядом с шейкой, за ушками и глубокую длинную впадинку перед затылком. Иногда я слегка разминал и длинные, идущие от плеч, мышцы, которые, собственно, и держат шею у человека, иногда несильно дул во впадинку под основанием черепа.
Должен признаться, что (вы удивлены, други мои?) никакого массажа я делать никогда не умел,- и не пытался, даже. Все это была чистая разводка, фуфло, дурилка картонная, лишь бы только прикоснуться к этому божеству. Я и раньше с успехом использовал этот подленький приемчик – всегда прокатывало. И сейчас – прокатило.

…Выпросил у Бога светлую Русь Сатана, даже и очервленитою кровию мученическою. Добро, ты Диавол, вздумал, и нам то любо – Девы ради, света нашего, пострадать…

Сам я к тому моменту возбудился уже чрезвычайно: член стоял, как Советская власть – твердо и нерушимо, и разбух, к тому же, до размеров порноиндустрии, так, что упирался, вполне ощутимо, в пряжку ремня. Она, конечно, чувствовала его через свои трусики и мои вельветовые джинсы, зелено-защитного цвета, подаренные, кстати, той самой приснопамятной канадской невестой.
Девочка моя порозовела, появился румянец, прикрытые глазки, трепещущие ресницы… Чувствовалось – нравится.
Вроде, как пора переходить к длинной и узкой спинке. Но. Маечка-то – мешается. Я несколько раз намеренно запутался пальцами в лямочках, безуспешно пытался спуститься слегка вниз по позвоночнику… Намекал. Потом заметил, что она начинает слегка выгибаться навстречу моим движениям. Понял: пора, и решительно задрал майку до самого верха, можно сказать – на шею повесил, и она оказалась скатанной у нее подмышками. Она помогла даже: приподняла грудку. Тут дело шло гладко, и обещало многое.
Я стал двумя большими пальцами ощутимо двигать от крестца до шеи, снизу вверх, по обеим сторонам позвоночника; поглаживать выпирающие ребрышки; разминать мышцы внизу спины, возле попки; ногтями, слегка делать «…рельсы-рельсы, шпалы-шпалы…». Тут, естественно, стали слегка мешать руки, вытянутые вдоль тела. Пришлось мягко, но настойчиво задрать их вверх, выше головы. Ангел не сопротивлялся.
Опять запросила попить. Голос, при этом обрел какие-то хрипловатые оттенки, хотя она почти шептала. Плииз! Хорошо, что есть такие удобные трубочки: даже позу менять не надо.
Совместно с тем, что уже использовал, я потихоньку-потихоньку стал гладить попку, слегка залезать под резиночку трусиков... Молчок. Только пристанывает еле слышно, когда особенно приятно, видимо.
Хлебнул я изрядную порцию мандариновки, и одним быстрым, не допускающим возражений движением, стащил с нее майку совсем, и, тут же, пока не опомнилась, спустил трусики почти до конца ягодиц, сделав их похожими на ленточку. Никакого отрицалова. Слава Богу!
Тогда я языком провел ей по позвоночнику – от копчика до затылка, при этом сам, естественным образом, оказался почти лежащим на ней сверху. Стал целовать и полизывать-покусывать ушко, целовать шейку, руками при этом гладил подмышки, немного залезая на сторону груди пальцами. Она лежала, несколько наклонив набок голову, чтобы было удобно дышать, и мне было доступно только одно левое ушко, а также почти вся левая сторона ее шейки, левый угол рта.
Я аккуратно сунулся поближе к ее лицу, одновременно запустив пальцы обеих рук в волосы, и лизнул уголок ее губ. Тут, вдруг (опять - вдруг!), неожиданно, мне навстречу, был тоже высунут кончик языка, и мы, наконец-то встретились. Одновременно с этим историческим событием, я почувствовал, как участилось ее дыхание.
Таким образом, мы некоторое время ласкали друг друга кончиками языков, но поскольку, она не делала никаких попыток повернуть мне навстречу голову, или даже сильнее высунуть язык, я решил вернуться к ее попке. Ведь никаких резких действий, а тем более, даже мягкого насилия мне не хотелось. Через ушко, шейку, плечики и позвоночник я вернулся в нижнюю позицию. Взявшись обеими руками за ее ягодицы, я начал с некоторой силой их массировать, одновременно слегка раздвигая. Дыхание ее еще участилось.
Одновременно мне стали мешать ее трусики, которые стягивали все еще нижнюю часть ее попки и самый верх ножек. Не мудрствуя лукаво, подбодренный ее частым дыханием, я встал на одно колено и просто – стянул их. Совсем. Она опять слегка помогала мне, приподнимая те части тела, которые требовалось. В результате последней атаки, боль и печаль моя – Марина, осталась в одних полосатых гольфиках.
Чтобы раздвинуть ее ножки (ну, хоть чуть-чуть! помогай, Господи!), приподнятое ранее колено, я опустил не сбоку нее, а между ногами. Тут же переместил туда и второе колено. В результате мне открылась не только попка полностью, но и часть ее щелки, которая ближе к анусу. Я опять стал массировать ей ягодицы, верхнюю часть ляжек ног, теперь уже более откровенно, опуская большие пальцы рук к губкам, немного разводя и сводя их. Потом стал целовать обе половинки попки, сначала снаружи, потом – опускаясь все глубже.
Соратники мои, братья и сЕстры! Она была – МОКРАЯ!

…О, Марина, милая девушка, могильный цвет,– как хочу я неразбуженного тела твоего! В одну из ночей смущенной твоей красотой весны, жду тебя за тихой рекой, и то, что случиться с нами в эту ночь, будет похоже на пламя, пожирающее ледяную пустыню, на звездопад, утонувший в осколке зеркала, выпавшего вдруг из оправы, дабы предупредить хозяина о грядущей смерти, это будет похоже на свирель пастуха и на музыку, которая - еще не написана…
…Кыш, кыш! Изыди, Сатано!..

Но мне же мало было только тактильных ощущений! Мне хотелось ее щелку – поцеловать. Стал подбираться. Потихоньку, чтобы не испугать, не дай Боже. Целовал ягодички, ножки рядом с попкой: сначала с наружной стороны, а потом и – с внутренней…
Добрался, наконец. Вытянул язык и принялся нежненько полизывать. Правда до клитора в такой позе я достать не мог, конечно. Ну, не муравьед же я! Однако постанывания стали явно явственнее и дыхание еще участилось.
Вдохновленный результатом я усилил натиск, в результате чего мой нос, практически уткнулся ей а анус. И тут меня ждало некоторое разочарование: от попки моей Дульсинеи явственно отдавало говнецом. Девочка-то была – не мытая!
Запал сразу несколько угас, и я начал думать, как бы ее (потактичнее, потактичнее, пожалуйста! не разрушить бы достигнутого) помыть. Желательно – самому.
Из приличия я еще немного поласкал ее щелку языком, а потом предложил выпить слегка и закусить шоколадкой, что ли, поскольку за всем этим балетом время уже перевалило за полночь. Она – согласилась.
Свет у нас, кстати, как был потушен, часов в 7 вечера (весной еще светло почти, а пугать мне ее не хотелось), так потушенным и остался - горел в коридоре, у нас только – отблески. Это мне весьма мешало наслаждаться девичьим тельцем-то. Обидно, блин!
Пока наливал новые стаканы, резал яблоки и ломал плитку шоколада, я, будто, между прочим, сказал ей невпопад, что надо бы, наверное, в душик наведаться, а то я набегался сегодня по магазинам-то, напотелся. Не неприятно ли ей? Она ничего не ответила, из чего понял, что – догадалась. Сообразительная была девочка. Не зря я ее естественным наукам обучал.
Она еще немного полежала, прикрыв глазки, видно успокаивалась, а потом, вдруг резко встала на колени, спиной ко мне, тряхнула своей медью, и накинула тошнотворный халат: он тут же, на диване, у нас в ногах валялся.
Сказала, чтобы я принес еще рюмки и кагор – она не уверена, что распробовала, хочет еще. Прошла в угол к телевизору, старательно меня обходя, и сама зажгла торшер. Ни маечку свою сиротскую, ни трусики искать даже не вздумала, хотя они тоже были зарыты где-то на диване.
Направилась к выходу из комнаты. Я, в шутку якобы, предложил потереть спинку (мне, конечно, ОЧЕНЬ хотелось с ней вместе пойти в душ!), на что она ответила: «Сама справлюсь!» и опять всадила мне в сердце девять граммов зеленого пламени. В ванне зашуршала вода.
Минут через десять, там все стихло, и отмытая нимфа вошла в двери. Я думал (зажимая рану от зеленого огня), что опять будет халатик, а то и брючки-юбочки, маечки-бюстгальтеры и трусики. Но опять – ошибся. Я всегда с ней ошибался, никогда не мог предугадать ее действий: каждый раз – неожиданность.
Она пришла замотанной в полотенце… Короткое такое полотенце: ярко желтое и с каким-то неясным красно-коричневым рисунком. Волосы были слегка влажные. Подошла ко мне, улыбнулась, полу-ласково, полу-лениво, поцелуем щеки коснулась, и… просто сказала: «Выпьем? Можно, ведь?». Мы залпом выпили по пятидесятиграммовой рюмке кагора и закусили шоколадом и яблоками.
Она опять, столько мучавшим меня скользящим движением, коснулась моей руки и сказала: «Иди скорее, я буду ждать».
В ванной я первым делом вылил в раковину с пол-литра накопившейся спермы, а то мне уже казалось, что скоро яйца лопнут, потом залез под душ и от души (каламбур, да!?) помылся. Вода приятно снимала невозможное мое напряжение. Мне любезно было положено на табуреточке полотенце, и видимо в отместку,- зубная щетка и паста «Помарин» (я – курю); что ж, все я использовал по назначению.
Закончил быстро – спешил. Вернулся в одних трусах, одежду бросил в коридоре. Уже было снова нОлито. Опять – кагор. Сели и вздрогнули. Закусили, чем Бог послал. В голове у меня слегка зашумело, мне что-то совсем не захотелось больше менуэтов, тем более, что она не оделась после душа. Я дождался, пока она дожует очередной кусок яблока, и взяв ее за подбородок, поцеловал взасос. С проникновением языка, так сказать.
Она не ожидала, но ощущения ей понравились, поскольку она обняла меня одной рукой, а другую положила на грудь, под шею. Кода у меня слегка перехватило дыхание и перестали бегать мурашки по всему телу (минут через 10, так), я уверенно дернул верхний конец полотенца. Оно тут же свалилось ей на колени, и я бросил его куда-то в диван. Под полотенцем на ней НИЧЕГО не было.
Тогда, так же мягко, но решительно я взял ее за плечики и слегка толкнул спиной на диван. Она послушно легла.
И тут я ее как следует разглядел. Тельце у нее было совсем ровного цвета без признаков прошлогоднего загара (была весна, если помните), кожа чуть смугловатая, без всяких веснушек на груди и плечах (как часто бывает у рыжеватых сапиенсов); веснушки, в меру, были только на носу и щеках, придавая ей задорный такой вид; вся какая-то узко-длинная, уж ноги, точно длиннее туловища, с довольно широкими прямыми плечами, узким тазом и впалым животиком, на фоне которого сильно был заметен высокий бугор лобка. Талия присутствовала очень отчетливо. Грудка – совсем маленькая, не уверен в нулевом размере даже, но уже не детская, а как бы – оформившаяся (просто чувствовалось, что большого бюста у нее никогда не будет), с небольшими, с нынешнюю двухрублевую монету, светло коричневыми сосками, в середине которых высоко выступали полукруглые бугорки, скорее даже шарики, миллиметров 6-7 в диаметре. Волосики на лобке были редкие, мягкие и недлинные, тоже с медным отливом; росли вовсе не треугольником, а скорее – полоской, неширокой и короткой, хотя было ясно, что она их никогда не стригла и не брила, тем более. Щелка ее начиналась довольно высоко, почти совсем не прикрытая волосами, и была уже, уж точно,- не детской: она сразу, у самого истока раздваивалась и шла вниз двумя параллельными валиками, между которыми виден был бугорок кожи, прикрывающий клитор. Впоследствии были рассмотрены и препарированы тщательнейшем образом и малые губки, которые совсем не выступали за большие и полностью находились внутри.

…Милая моя! В лесных, затерянных в полях хижинах, в почтовых дилижансах дальнего следования, у костров, дым которых создает уют, на берегах озера Эри, или – не помню точно – Мичиган, на крышах европейских омнибусов и в Женевском аэропорту, в гуще вереска и религиозных сект, на кораблях типа «Дредноут», в парках и палисадниках самых зеленых городов мира, где на скамейках нет свободных мест, за кружкой светлого пива в отвратительном баварском кабачке «У Кота», на передовых первой и второй мировых войн, истекая тифом в стылой башне бронепоезда последней крымской зимой, стремительно едучи на нартах по малахитовому юконскому льду, обуреваемый золотой лихорадкой, в чадной от факелов римской терме, где мальчик на котурнах подавал мне «Фалерино» в темном от времени кувшине, и в прочих местах – тут и там, моя милая, размышлял я о тебе, о том, что есть женщина, и как быть, если настало время действовать; размышлял я о природе условностей и особенностях плотского в человеке. Я думал о том, что такое любовь, верность, что значит уступить желанию, и что значит не уступать ему, что есть вожделение, я мыслил о частностях совокупления, мечтая о нем, ибо знал, что оно доставляет радость. Приди ко мне, дабы унять трепет чресел твоих и утолить печали мои…
…И немедленно – выпил!..

Лег рядом с ней, и мы начали самозабвенно целоваться. При этом я одной рукой ласкал ее тельце: грудку, животик, ножки… Не забывал и про лобок и щелку, иногда, стараясь помассировать клитор. Так продолжалось минут 15. Потом я оставил ее губы и слегка спустился к груди: я целовал и посасывал сосочки, от чего они совсем уж затвердели, и еще больше стали напоминать небольшие шарики.
От груди, через живот и пупочек, я сполз еще ниже, и оказался (наконец!) там, где мечтал оказаться уже не один месяц. Слегка раздвинув и согнув в коленях ей ножки, я стал языком массировать клитор. Она выгнулась и застонала.
Это продолжалось долго, очень долго: я лизал ее клитор, а она стонала, выгибалась и металась по подушке, то обхватив мою голову руками, то лаская сама себе грудь. Наконец стоны резко участились, живот втянулся, чуть ли не до позвоночника, она задрожала, и резко сдвинула ляжки, выпихивая мою голову наружу. Улетела.
Полежала еще, закрыв глаза и тяжело дыша: чувствовалось в ней полное опустошение, потом обернулась ко мне, щеки горели, улыбнулась, заискрилось зеленое, хитрое на этот раз какое-то, пламя, и вдруг сказала хрипловато: «Покажи!».
Я, стоя на коленях, стянул трусы.
Надо сказать, у меня не совсем обычная мужская анатомия: член, хоть и не очень большой – сантиметров 18 (в лучшем случае) имеет головку несколько бОльшего диаметра, чем сам ствол; и еще, крайняя плоть у меня очень короткая, в связи с чем, головка все время обнажена, даже в спокойном состоянии. Много позже, когда я попадал в один душ с израильскими вояками (а такое бывало неоднократно), они принимали меня за своего, просто с нетипичной внешностью: думали, что – обрезанный.
Вот это все, да еще и в состоянии крайнего возбуждения я ей и вывалил. Трусы улетели куда-то в неизвестность. Мы потом их долго вдвоем и со смехом искали по всей комнате. Она, одним неуловимо быстрым и ловким движением, как кошка, развернулась, и ее глаза оказались прямо рядом – где надо. Немножко посмотрела, а потом вопросительно подняла глаза на меня. Мол, потрогать-то можно? Я утвердительно кивнул. Очень осторожно, двумя пальчиками – дотронулась, опять взглянула, я – кивнул, тогда взяла - в кулак. Видно ей хотелось ощутить теплоту и упругость, того, что она так долго чувствовала через нашу одежду.
Я сказал, каким-то не своим голосом: «Поцелуй». И она …поцеловала! НЕ взяла в рот, не облизала, а именно, что – чмокнула в головку. О минете у нее НИКАКОГО представления не было! …1980 год, что вы хотите.
Мы еще выпили и опять стали целоваться. Сначала, прямо у столика, потом – опять на диване. Я опять проделал тот же путь через грудь-соски, живот-пупочек к клитору, и все повторилось, только когда она начала дышать часто-часто и выгибаться, я одним движением развернул и подвинул ее на край дивана попкой, сам встал на пол на колени, а ее ноги закинул себе на плечи.
И я ВЗЯЛ ее! Взял в «позе невесты», поскольку читал где-то, что это наименее травмирующая для девушки поза… Хотя, никакой крови (и никакой боли, судя по всему), не было. Она только широко раскрыла глаза, когда я вошел, видимо оценивая новые для себя ощущения. Она была очень узенькая и мокрая, и я довольно быстро кончил ей на живот.
Сперма ее заинтересовала: она сначала потрогала ее пальчиком, потом вымазала его в ней сильнее, зачерпнув даже из пупка, понюхала, потом вытянув руку, взяла свое полотенце и решительно все вытерла.
Мы до позднего утра занимались любовью, я взял ее еще четыре раза (столько сил у меня никогда, ни до, ни после не было!), она начала получать удовольствие и от проникновения: также стонала, выгибала спинку и стучала ладонями по дивану. Потом мы сдохли. Оба. Одновременно. Она сходила в соседнюю комнату за одеялом, и мы заснули прижавшись друг к другу.
На следующий день (уже ближе к вечеру, скорее: когда мы проснулись) я стал разогревать ее не только вылизывая клитор, но и засовывая большой палец руки ей вовнутрь. При этом вся остальная ладонь у меня оставалась свободой, да и еще лежащей у нее между ягодицами. Мы опять весь день занимались сексом, даже про мандариновку забыли, не вставали – тоже, только поели пельменей, которые я быстренько сварил.
Как-то (вдруг!) до меня дошло, что при разогревании ее выделяется, очень много смазки, от чего все пространство у нее между ягодицами – мокрое, включая анус. Тогда, потихоньку-полегоньку, нежненько, я стал массировать его свободными пальцами ладони, а потом и слегка вводить туда указательный палец. И был – вознагражден. Она не только не отстранялась от этого пальца, а даже немного двигала попкой, чтобы самой надеться поглубже.
Тогда я спросил напрямую: нравится, ли? Она ответила: «Очень!», и участь попки была решена. Я рассказал ей, что на Западе, для этого существуют специальные приспособления, в виде разнокалиберных резиновых шариков на общей веревочке, чтобы потихоньку расширять попку, перед введением, во избежание боли от слишком толстого предмета. Она о чем-то задумалась, хитро улыбнулась, сходила в другую комнату и принесла бусы. Аляповатые такие бусы, хрен знает из чего сделанные; из пластмассы какой-то. Единственное,- эти бусы были воистину монстроподобны: каждый шарик в них был не менее двух с половиной, а то и трех сантиметров в диаметре.
Я, же сходил на кухню, нашел там в холодильнике здоровенную морковку, сантиметров 25-и, не меньше, правда – довольно тонкую, почистил, закруглил конец, и получился вполне годный старпон. Оставалось найти смазку. Мы перерыли весь дом, шутя и хихикая, но вазелина так и не нашли. В аптеку идти не хотелось, и мы решили обойтись тюбиком детского крема, который отыскался-таки в ванной.
С этого времени наши упражнения не обходились без этих игрушек: мы, то вводили ей в попку шарики бус (она для этого становилась рачком, а я аккуратненько смазывал попку и вводил их ей штуки четыре за раз), а потом занимались традиционным сексом, то использовали для тех же целей наш корнеплод, на котором она, подленько хихикая, выцарапала ножом смешную рожицу.
На третий день я взял ее и в попку: положил на бочек, все смазал хорошенько детским кремом, и – вошел. Ей – понравилось (в щелке в это время у нее торчала наша морковка); кончил я туда же – в попку. Она дождалась, когда я ослаб и вышел, и смеясь, заткнув попу пальцем, побежала в туалет.
Кстати, это была единственная девушка в моей жизни, которой ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нравился анальный секс. Которая занималась им не ради меня, или ради любопытства, а потому, что ей было – приятно.
Пять дней мы с ней наслаждались друг другом. Не одевались совсем, ни разу; из дивана почти не вылезали – только приготовить и поесть чего-нибудь. Да и есть-то особо не хотелось. Выпили всю мандариновку, кагор и остатки водки, даже. Сожрали все пельмени, и сосиски (макароны, правда, остались); шоколад постигла та же участь.
На шестой день, рано утром приехал герой-геолог. Мы, естественно, заранее знали, когда он будет, все прибрали, что могли, но разошлись по разным комнатам (чтоб не застукал!), только под утро: долго не могли оторваться друг от друга. Заслуженный диван напоследок выдержал еще несколько наших сексуальных битв.
А утром – опять: крепкое рукопожатие, спасибо, что помог, не бросил, очередная трубка из очередного котяха, и – адью, амиго…
…Все изменилось сильно конечно: отец ее бросил свои экспедиции, и перешел работать куда-то в Москву, в Керосинку, кажется, и встречаться нам стало, практически, негде.
Нет, мы встречались еще, конечно, несколько раз: у нее, когда папаша куда-либо сматывался на день-другой (он был заядлый охотник); у меня, когда моя, сильно престарелая бабулька тоже куда-нибудь исчезала; на даче ее деда, професора-генерала (она там проводила лето), в Кратово, возле пруда; естественно, когда его самого там не было.
На этой даче мне, однажды, были даже устроены смотрины: она пригласила меня и двух своих подружек одновременно: хвасталась взрослым любовником, что было очень заметно по ее поведению: она демонстративно садилась ко мне на колени, прикусывала мочку уха, целовала в грудь и в шею, и т.п.; ночевали мы тоже в одной комнате, понятно.
Из этих смотрин вышел один, совсем Мариной не планируемый, казус: две из трех этих подружек, улучив момент, предложили мне встречаться, сунув в руку, заранее написанный на бумажке, телефончик. Хе-хе…
С одной я и встречался, даже… Крутил рОман… Она симпатичная была, правда совсем в другом стиле, чем моя Марина: невысокая, крепкая такая, спортивная девочка. Тело у нее все было – как каменное, даже ягодицы – не помнешь…
…Эх, глупая молодость!..
…Потом я женился на своей канадке, уехал, завел дочь, мыкался от безденежья по Европе, и, в конце концов, попал в армию. Добровольно. За бабло. После этой своей глупости я шестнадцать лет непрерывно где-нибудь воевал, заработал два ранения, контузию, офицерский чин и французский паспорт. Бабла – не заработал.

…Марина умерла через пять лет. Простудилась, осложнение на легкие, потом – на почки… Не вытянули… Но меня тогда не было в России: бегал где-то с винтовкой, болван.
…Растерял все что мог, что имел – не сберег…

…Дорогой Леонардо, что касается моего случая, то я об этом вообще не скажу ни слова, потому что ее абсолютно ни с кем не сравнить, и мы еще не придумали ни одного слова, которое можно о ней сказать, если говорить не впустую. Восторженно. С улыбкой о невозможном. С сожалением о невозможном и утраченном. С грустью. С лицом человека, которого никогда не было, нет, и – не будет. Какая она? Обыкновенная. Но несравненная. Мокрая, соленая щека, невидимая в ночи тишина. Песня лет, мелодия жизни. И поздно говорить, сгорая. Но можно писать письма, каждый раз ставя в конце – прощай. И лежа над крутым песчаным обрывом в стоге сена, считать звезды и плакать от счастья и ожидания, вспоминать детство, похожее на можжевеловый куст в светлячках, на елку, увешанную немыслимой чепухой, и думать о том, что свершится под утро, когда умирают укушенные змеей. Ты пришла и сказала, что птицы живут золотые…

…Мой друг-афганец скоропостижно, как мать, ни с того, ни с сего, умер в июле 2012 года…
…Геологический герой прожил долгую жизнь и спокойно скончался в своей постели в 2007 году…
…Дедушка-профессор-генерал сгорел вместе со своей генеральской дачей в Кратово поздней осенью 1983 года…

Марина! Ты обязана открыть мне глаза на истину. Правду, и только правду, поднимите мне веки. Не бойся родная: я не закричу и не забьюсь в истерике, а будет так: неподвижная нижняя челюсть говорит об отсутствии чувств…
Нет, лучше вот как: крупный нос, плотно, смертельно сжатые губы. Все лицо грубосколоченное, а может быть грубовысеченное из белого с розовыми прожилками мрамора, лицо с беспощадными морщинами – следствие трезвой оценки земли и человека на ней. Тяжелый взгляд римского легионера, марширующего в первых шеренгах несгибаемого легиона. Доспехи, белый, отороченный мехом италийского пурпурного волка плащ. Шлем окроплен вечерней росой, медные и золотые застежки там и здесь затуманены, но вспышки близких и далеких костров, пылающих по сторонам Апиевой дороги, все же заставляют сверкать и латы, и шлем, и застежки. Все происходящее вокруг – призрачно, грандиозно и страшно, поскольку не имеет будущего.
Итак, правду и только правду, поднимите мне веки! Была ли ты на свете, моя радость, или я выдумал тебя, как и все сущее? Как ты вырвалась из темноты, из небытия, из безысходности, как ты смогла так страшно ранить мою душу?

…Такие дела…
{sape_links} Жалоба на рассказ! Автор не известен

Добавить комментарий 1 комментарий

Andrzej
 1
Andrzej (12 мая 2015 21:47)
Регистрация: --
Супер!!! Замечательная повесть!!!
#1↑ Ответить цитировать
Полужирный Наклонный текст Подчеркнутый текст Зачеркнутый текст | По центру Выравнивание по правому краю | Вставка смайликов Выбор цвета | Вставка цитаты Преобразовать выбранный текст из транслитерации в кириллицу
Строго запрещено переходить на личности, а также на гнобление тематики рассказа!
Новые порно рассказы
Похожие порно рассказы
||-+×
Стоп! Не нашли то что искали? Попробуйте поискать это в нашем поиске!
Не спешите закрывать эту страничку! На нашем сайте еще очень много порно рассказов и историй, которые без сомнения Вам понравятся! Попробуйте ввести в форму поиска, расположенную выше, интересующий Вас запрос и Вы сами удивитесь сколько ещё интересных и возбуждающих рассказов находится на нашем сайте!